возле дверей.
– Ты что, позвал училку?
– Да, – четко ответил Миша.
Сява сжал кулак, но Толстый успел подскочить первым и толкнуть в грудь. Миша не удержался, начал падать, налетел на стенку. Рядом дверь, спасение, дорога домой…
– Заучка, ты что, любишь, когда тебя бьют? – спросил Кирюха.- Я не понимаю, в чем проблема? Пришли, отсидели уроки и домой. Зачем ты ее зовешь? От нее уже вонь идет! Ладно, раньше ещё, сейчас-то зачем?
Сява ударил Мише в живот. Тот осел на пол, попытался подняться.
Катька внимательно смотрела, ногти впивались в сочное яблоко.
Злость. Чувство, которое согрело Мишу. Он почти закричал:
– Затем, что хочу учиться! Затем, что не хочу, как мама работать до упаду и получать копейки! Затем, что хочу стать как отец и лечить людей!
– Так учись дома, – пожал плечами Кирюха
– Да? Вот ты, Кирюха – крыса. Знаешь почему? Дома с тобой возятся репетиторы, учат. Родители на кружки записали, все онлайн, все индивидуально! А дальше что? Папик пристроит тебя, и будешь плевать на нас с высоты должности! А мы? Толстый до сих пор читать не умеет! Кем он станет? Твоим водителем? Сява, а ты сразу в тюрьму готовишься? Кто с тобой занимается? Никто. Я не хочу расти дебилом! Я хочу, чтобы вокруг были умные люди, с которыми мы восстановим то, что было раньше!
– Держите его. Я ему сейчас покажу, что будет, если тявкать на кого не следует. Отец тебя в базу внесет, из дома хер нос покажешь, – прошипел Кирюха. – Инфа сотка. Он у меня надзиратель, а твоя мамаша – поломойка.
Толстый отступил:
– Может, он прав? Чего нам стоит-то уроки отсидеть?
– Ты чего сливаешься, Толстый? У меня с этого ботана уже бомбит! – Сява подскочил и уже привычно за спиной схватил голову Миши.
Тяжёлый взгляд карих глаз. Нахлынуло. Миша видел перед собой умершего отца. Могильные черви заползали ему в нос, поедали кожу. Миша снова, как и на улице, услышал спокойный папин голос:
– Главное, учись, сынок. Знание – это сила, которая поможет тебе в жизни.
Последние слова отца при жизни звучали гулко, хотя черви жрали его лицо.
По ногам растеклось тепло.
– Да он обоссался, – радостно крикнул Сява.
– Сейчас я его сломаю, – прошипел Кирюха, пристально вглядываясь в глаза. – Уже почти.
– Нет. Отойдите от него оба, – сказала Катька.
– Ты чего, тоже захотела?
– Захотела. Вернее, поломойкой быть у Кирюхи-крыски не хочу. Такое моё будущее, да? Сегодня яблоко вам отдай, а завтра – что?
– Что я скажу, то и будет! Сява, ударь её!
Сява вперевалочку подошел к ней…
– Не хочешь ходить в школу? – спросила Катька и глянула ему в глаза. – И хорошо. У тебя как раз обе ноги судорогой свело.
Сява упал, закричал от боли.
Кирюха улыбнулся и снял маску. Точно подметили, мелкие черты лица делали его похожим на крысу.
– Я не думал, что и у тебя Дар. После вакцины, да? Ну, посмотри мне в глаза, я тебе покажу страх…
Катька поправила челку:
– А зачем смотреть, если ты слепой, крысёныш, слепой. Понимаешь?
На Кирюху навалилась темнота. Он заплакал.
– Слушайте меня внимательно, – сказала Катька. – Мы все сюда ходим учиться. Кому не нравится, идите в другую школу. Кто захочет обидеть Мишу – я накажу навсегда. Сейчас вы все сядете, и мы дождемся Марью Ивановну. Всем ясно, а мальчики?
Марья Ивановна спускалась не спеша. Когда вошла в класс, все сидели на местах. Кирюха тёр слезящиеся глаза, Сява разминал голени.
Учительница за последнее время высохла, стала быстро уставать. Лишь приход Миши выводил её из тягучей патоки бытия. Другого бытия. Миша не знал, почему у него проснулся такой Дар – делать мёртвых живыми на несколько часов. Об этом он узнал в минувший понедельник, когда не застал Марью Ивановну в классе за привычной перегородкой.
– Начнем урок. Кто пойдет к доске? – спросила учительница.
Миша поднял руку.
Крошка Лху и козявки
Михаил Ямской
г. Долгопрудный
Небо было тусклым и сумрачным, бескрайний ледяной склон отливал густой синевой в рассеянном свете. Морские бездны ещё не пробудились, древние рыбы и черви застыли неподвижно в укромных щелях, рачки и ракушки в своих норах ещё даже не грезили о весне. Рыхлая ледяная кора, так надолго покрывшая планету, уже почти сошла, но главный лёд, совсем другой, тяжёлый и твёрдый, спрессованный на дне океанов гигантским давлением солёной толщи, всё ещё лежал в долинах и ущельях нетронутым сине-зелёным одеялом.
Тишина тянулась долго, очень долго, но вот её прорезал негромкий треск, и свод пещерки, где спал Крошка Лху, обвалился, засыпав его обломками. Он тревожно забарахтался, продирая глаза и разгребая подтаявшие синие ледышки – и вдруг радостно подскочил на всех щупальцах разом, переливаясь розовым и зелёным.
Весна пришла! Весна!
Тут же опасливо присев, малыш вытянул голову и заглянул вниз с уступа. В пещере ниже по склону спали мама Лху с папой Лху, а ещё глубже, в кромешной тьме ледяного ущелья, пребывал в спячке дедушка. Туда весна ещё не скоро доберётся.
Крошка Лху нарочно упросил родителей позволить ему зимовать отдельно и повыше – мол, здесь теплее. На самом деле это был единственный шанс проснуться первым и тайком сплавать наверх. Иначе не отпустят одного, а какой, скажите, интерес плестись следом за взрослыми, слушая занудные наставления? Да и времени у родителей вечно нет. А дедушку лучше и не просить: строгий он, хоть и добрый в душе. Самый старый и мудрый из всех лху, его имя известно каждому!
Но почему так темно? Крошка Лху задрал голову и вгляделся. Может, солнце низко стоит? Да нет, вон оно, светлое пятно, бежит в вышине. Ах да, понятно, ведь синий лёд на дне уже начал таять, и воды сверху добавилось, свету трудно пробиться. К концу весны океаны наполнятся до краёв, сольются воедино, и могучие волны покатятся одна за другой от горизонта к горизонту. Вот ещё почему всплывать лучше сейчас: если такая шарахнет о скалу, щупалец не соберёшь.
Была и ещё одна причина: воздушные козявки. Зимой, когда почти вся вода в океане сжимается в тяжёлый донный лёд, они вовсю плодятся на обнажившейся суше и строят себе высокие жилища из камней и деревьев. Красиво, даже папа с дедушкой хвалят – надо же наконец увидеть и самому! К концу весны то и раньше вода поднимется и всё затопит, а волны
